We'll meet again
Don't know where
Don't know when *

(I) - После налетаВесь прошедший день небо над городом было удивительно ясным. Острые шпили собора пронзали облака - суровые, но легкие, они возвышались над Тайнкаслом, его витыми улочками с неровными рядами крыш, порой бледнея на фоне густой дымки, что шла от заводов за рекой. Часы под стрельчатыми окнами отмеряли минуты последнего дня апреля. Непогрешимые и точные, аккуратные и чопорные, словно викторианский джентльмен, они не опаздывали и не спешили - им было невдомек, какой смертельной лихорадкой охвачен Старый свет весной 1941 года. Размеренный бег их стрелок не трогали взгляды горожан - до странности тревожные, они впивались в ясное, спокойное небо, словно мечтая о грозе, о тумане, о веренице свинцовых туч. Весна смеялась над их причудливыми страхами, она была прекрасна и равнодушна, словно античная богиня, пленяя смертных неотразимой, но опасной красотой.
А когда Тайнкасл погрузился в ночную тьму, когда исчезли и часы, и башенки, уступив место неприлично ярким звездам, тогда над черными трубами фабрик, над стылой гладью реки, над канувшим во мрак собором вознесся иной крест. Грубый и черный, обрамленный хищным белым, он глядел на город - щурясь, из-под крыла, будто глаз химеры, чьим жадным смехом был пропеллерный гул.
Химера была рукотворной.
***
Чья незримая рука подбросила монетку, обронив ее на Риджент-стрит, - на это не смог бы ответить и старинный собор, за семь веков видавший всякое. Пыльным майским утром, после налета «Хейнкелей»*, какого еще не знал Тайнкасл, город имел плачевный вид. Мост через реку был разрушен, заводы - приманку для люфтваффе - окутала иная, мертвая дымка. Немецкие летчики берегли бомбы для мостов, заводов и железных дорог, но в любом деле найдется человек, чьей щедростью будет вымощена короткая дорога в ад. Кто из пятидесяти пилотов, чьи боевые машины участвовали в ночном рейде, сбросил остаток боеприпасов на тихую улочку, дано знать лишь ему и истории. К счастью и безутешному горю, только два дома были серьезно повреждены. Один из них буквально сравняло с землей: выбоина в ряду ему подобных - пусть закопченных дымом, но все же целых - походила на корень гнилого, сломанного зуба, от этого выглядя еще страшней и печальней.
Проехать по улице было невозможно: полиция перегородила въезд, чтобы позволить военным спокойно разобрать завалы. Мимо них, осторожно обходя кирпичи и битое стекло, тянулась вереница жителей - мрачных и серых, словно само майское утро. Никто из них не произнес ни слова - только маленькие дети порой улыбались, и тянули матерей за рукав, и указывали то на рослую фигуру полисмена, то на большую белую табличку «Road Closed»*, которая здесь раньше не стояла, - им было невдомек, что всего этого они могли и не увидеть. Кто понимал, те хранили молчание - разбредаясь по подъездам, задирая головы, смотря в разбитые окна, словно родные дома вдруг стали для них чужими. Но были и другие - те, на кого ни полисмены, ни солдаты, ни другие люди старались не смотреть.
Они стояли у самого пепелища. Мужчины, женщины - их было не так уж много, но в серой дымке долгожданного тумана они казались бестелесными призраками. На белых лицах жили лишь глаза: они смотрели в начало улицы, откуда шли те, кто провел в убежище ту роковую ночь. Порой их черты искажались надеждой, когда вдали являлся силуэт, напоминая того, кого они так ждали, но Риджент-стрит еще ни разу не услышала безумный в своей радости крик.
Крик был совсем другим - пронзительным и возмущенным:
- Чарли Нортон, твою мать!
(II) - Риджент-стритИмя, фамилия и нелестное приложение относились к высокому полисмену лет сорока. Он прибыл к разрушенному дому почти сразу же после пожарных, но в хаосе огня и криков, брандспойтов и подоспевших медиков разобрать что-либо так и не смог. Человек недалекий, но ответственный, он не счел себя вправе отвечать на слезные расспросы, с которыми к нему бросались те, чьи родные и близкие жили в пострадавших домах. Рассудив, что ложная надежда хуже, чем горькая, но проверенная правда, Чарли, сам того не желая, превратился в ненавистную фигуру. Люди были слишком подавлены горем, чтобы спорить с ним и требовать ответов, но одна женщина и не думала мириться с его упрямым молчанием. При звуке ее голоса Чарли вздрогнул и уставился на нее с довольно глуповатым видом. Не теряя ни секунды, она схватила дылду-полисмена за ухо и потащила в сторону.
- А ну-ка, на пару слов!
Сопротивляться Чарли и не думал.
- Ада, ты? - только и смог выдохнуть он, когда давняя подруга соизволила его пустить.
- Нет, Уинстон Черчилль!
Леди хрупкого сложения, лет тридцати пяти, сжигала его гневным взглядом. Строгий пиджак сбился набок, светлые пряди лежали как попало, цвет ее туфель был едва различим под слоем сероватой пыли. Она бежала от самого начала улицы, не боясь ни упасть, ни подвернуть ногу, - и теперь весь ее гнев, все душевные муки, излились на голову несчастного полисмена.
- Я думал, ты в Америке, - буркнул он первое, что ему вспомнилось.
- Послушай, друг: думать ты будешь у меня на пенсии, а сейчас быстро ответил, куда отсюда увезли раненых!
Прямолинейность Ады всегда сбивала Чарли с толку. То, что он так берег от посягательств, было выболтано с такой скоростью, что его крепкий лоб едва ли не взмок под козырьком от шлема.
- Раненых было мало, много погибших, списки пока не вывесили, но я слышал, как один врач сказал «Ройял Виктория»* - наверное, туда!
С губ Аделаиды сорвался нервный вздох. Она дрожала: грозный голос лишь скрывал тот ужас, который сквозил в ее больших глазах - под ними лежали морщинки, став еще заметней оттого, что размазалась тушь.
- Прости, что я так набросилась. Ты настоящий друг. Спасибо.
- У тебя здесь жил... живет кто-то? - запнулся Чарли.
- Неважно, - только и смогла шепнуть мисс Хейдс. Чарльз Нортон знал ее под этой девичьей фамилией - по крайней мере, до ее отъезда в Штаты.
- Ты прости, - продолжил Чарли, - если я слишком в лоб...
При этом он потирал щеку, что смотрелось бы комично, не случись это на улице, где воздух был пропитан пылью и смертью.
- ...но тут такое было - врагу не пожелаешь. Если твой, кто он там, добрался до убежища, тогда его лучше здесь подождать, а если нет...
- Он никогда бы не пошел в убежище, этот болван, этот придурок! Он, мать его, слишком горд, он особенный, он не как все, уж я-то его знаю!..
Отвернувшись, мисс Хейдс закрыла лицо ладонью. Чарли обмяк: в своем дурацком шлеме и сутулясь, он походил на старшего мальчишку, который напялил китель полисмена для постановки школьного театра.
- Я пойду, - тихо добавила она. - Спасибо, Чарли, и счастливо тебе.
- Ты... держись.
- Кто, я? Я не плачу? - невпопад ответила мисс Хейдс. Она задумалась о чем-то или о ком-то, глядя в окно соседнего дома - пустую, черную глазницу.
- Знаешь, я помню, там всегда стоял цветок.
Чарли вскинул голову.
- Да, точно.
Ее голос был тих и бледен.
- Помню, я часто видела, как хозяйка ставит его на подоконник. Он был таким красивым... необычным... я каждый раз думала, вот бы узнать его название. Так и не узнала. И поделом.