"Дружище! Будь я проклят, если вы - не самый невезучий человек в Республике! Ваш палач-коллега, избежавший взрыва, так спешно вас покинул, что я не мог не вмешаться и не подобрать вас с мостовой. Клянусь, мой разум затмило милосердие и я совершил это безо всякой отсылки к вашей персоне и ее замечательным качествам! Боюсь, вас ждут дурные вести: взрыв повредил вам ногу, и бортовой врач моей яхты, доктор Мун, был вынужден ее ампутировать. Не бойтесь, мой дорогой Шовлен: он сделал это славно. Ваш добрый друг, А.П."
***
(I)
(II)
(III)
(IV)
(V)
(VI)
(VII)
Это случилось ночью. Ночью со мной всегда случаются самые приятные - и гадкие - события. Я проснулся не сразу: что-то держало меня на грани между потерянным сном, вновь обретенной жизнью и пепельницей - я не спешил вставать, вспомнив о ней и не желая опрокинуть, а после прибирать окурки. Вслед за мыслью о бренных останках удовольствия, которому я предавался на ночь глядя, пришли другие мысли: я вертел их на пальце, словно связку ключей, забыв, который из них - который, но я не смог бы обмануть себя, уж точно не спросонья, да и на трезвую голову я вряд ли смог бы этим похвастаться. Верить в ложь и условиться в нее верить - вещи различные: в моем забавном положении не проспавшегося философа я готов был приписать второе магии искусства, первое же - волшебству нашей жизни, по ошибке наделенной разумом, который мы искусно ослепляем, чтобы чувствовать. Итак, это случилось. Имей я право ограничить мой рассказ последними двумя-тремя минутами - и был бы спасен для будущего, вернувшись в кровать и позволив себе выспаться. Но что мне осталось, кроме моей истории? Вы скажете, время? Я отказал себе в нем давно, еще тогда, когда не мог представить, что его у меня нет. Смешное безрассудство - стараться прожить жизнь, когда единственное, что выходит, - прожечь ее, каким-нибудь окурком, спьяну брошенным мимо пепельницы. Но нет, я не буду смеяться над человечеством - только не этой ночью.
...
