Добавлю, вне рецензии) Не впервые замечаю, что Джордж, снимаясь в идиотских фильмах, не брезгует донести до нас примерно следующее: "Да, дорогие зрители: это я, Джордж Сандерс, и я действительно играю в этом дерьме" ) Хотя "Шпион" и не такое уж дерьмо, если сравнить с другими фильмами того же жанра, - скорее уж, качественный фильм, - но незабвенный стеб над фильмом и персонажем по-прежнему сопутствуют Джорджу xD Начать с того, что герр Шлагер не любит пиво - то выпивает и кривится, как после козьего молока, то заказывает себе и шпиону - и даже не берется за кружку) А ведь злодеи в этом фильме обязаны пить пиво - хорошо еще, не заедать чем-нибудь истинно немецким) Второе - незабвенный нацистский салют, которому герр Шлагер упрямо обучает каждого второго встречного. Третье - говоря об абсолютной надежности фройляйн шпионки и парикмахерши, Франц уж очень красочно на фройляйн косится, невольно провоцируя догадки, каким именно способом проверялась ее надежность и верность Поэтому я и считаю, что роль вполне достойная просмотра: хоть кто-то в этом киноопусе поднялся над дубовой пропагандой и ужасающими злодеяниями шпионов-фрицев) Хотя щурится он, конечно, славно - бедняга, всего-то в 33 года)
Lady Windermere's Fan / Веер леди Уиндермир (1925). Немой фильм по мотивам все той же пьесы Уайльда, в главной роли - Рональд Колман) Смотрелось во имя сравнения - сравнение никоим образом не в пользу этого фильма) Исключительно занудная вещь (чтобы досмотреть, мне пришлось включить свою музыку, чтобы хоть как-то оживиться) с несколькими блестящими комедийными моментами. Кроме того, от Уайльда в фильме почти ничего не осталось: это очень краткое содержание, пересказанное своими словами, что говорится, - и настолько упрощенное, что даже по стандартам немого кино это попахивает примитивизмом. Чета Уиндермир смотрится совсем уж блекло - в "Веере"-49 хотя бы Ричард Грин был красавчик, а миледи вызывала у зрителя гневные чувства. Пожалуй, единственный привлекательный образ - миссис Эрлин: колоритная женщина и интересный, хорошо отыгранный персонаж. *** Что касается многострадального милорда: я начинаю думать, что лорд Дарлингтон - вообще персона неэкранизируемая) Уж если у таких мэтров, как Сандерс и Колман, милорды вышли не самым лучшим образом, тогда я не знаю, что и думать) Дарлингтон Колмана мне стойко напоминал Яковлева в его злодейских ролях: это печальный и тихий человек, глубоко несчастный в своей любви, а "любовь" затыкает им дыры в семейной жизни и использует как средство утешения после семейных скандалов. Изумительно, насколько оба лорда соответствуют канону - и насколько тяжело их воспринимает, скажем так, неискушенный зритель) Мне страшно и представить, как "Веер" ставили на сцене, - Дарлингтон ключевой персонаж все-таки) От Рональда я, конечно, ждала большего в этой роли - что же, не получилось)
Копалась в старых записях и обнаружила, что посмотрела О-35 (с которого все и началось) 7 октября. В тот же день я почему-то выставила пресловутое фото Джорджа в облике молодого юриста Пинчена, которое участвовало в т.н. "дайри-апокалипсисе" ) Когда один архидьякон говорил "это убьет то", он был, конечно, прав) И высокодуховный джен про инспектора с великим философским подтекстом скатился в махровый гет с участием кузена Джека и больше из этого состояния практически не выходил, за исключением некоторых приключений Шовлена) В этом неоспоримое свойство Сандерса - в этом же и магия имен: если сэра Седрика я впервые познала на плакате к "Ключам" и заинтересовалась его именем, то именем Джорджа я увлеклась потому, что оно мне напомнило Жорж Санд, что отлично обыграно в "Портрете" ) Я об этом не жалею: все приходит и уходит в нужный тому момент, и то, что прошло, реанимировать, увы, нельзя. Без потерь не было бы движения вперед, и рано или поздно приходит разочарование, разочарование, разочарование. Наверное, случается это тогда, когда не остается больше загадок: когда мы выяснили все об инспекторе, продолжать дальше стало попросту незачем; когда я узнаю все о кузене Джеке и судье Пинчене, случится то же самое. Но пока они с нами, они с нами - и это хорошо)
Описание: Спортивная дуэль на шпагах между ревнивцем Уиндермиром и лордом Дарлингтоном, влюбленным в его супругу, оканчивается неспортивными последствиями. Леди Уиндермир, взволнованная за судьбу милорда, наносит ему ранний визит. Персонажи: лорд Роберт Дарлингтон, леди Уиндермир, Хоскинс Жанр: романтика, юмор, медицина в прозе Рейтинг: PG От автора: По мотивам эпизода из фильма The Fan (1949). Мне всегда казалось, что герои Сандерса - прирожденные симулянты)
*** Нехотя приоткрывая глаз, я обнаружил вокруг меня сущее утро. Хоскинс, мой дворецкий, прибирал нечто со столика - я зажмурился, вспоминая, не было ли это инструментом для ампутации ноги, но взглянув на одеяло, покрывавшее добрую часть моих исконных шести с лишним футов, я выяснил, что нога моя по-прежнему покоится на подушке - и принимается саднить, едва я о ней вспомню. Я был здоров и нездоров примерно в равной степени: будь я простым мужчиной, я бы сознался, что все не так уж и печально, однако истинный английский лорд не может не владеть известной тонкостью души, пусть даже и не подкрепленной телесной тонкостью. - Хоскинс, - позвал я, - ведь я не умер? - Никак нет, ваша светлость, - ответил Хоскинс, флегматично удалившись. Созерцание дворецких может осудить любые страсти: моя беда же крылась в том, что к Хоскинсу я успел привыкнуть, и как любое, что привычно, совсем перестал замечать, порой считая, что утренние газеты и крепкий черный кофе являются по мановению руки, незримой и благодушной. - Хоскинс!.. - позвал я негодяя. - Мне бы кофе!.. ...Надежды пропустить привычную мне чашечку разбились о дверь спальни, которую негодник умудрился за собой закрыть. Поморщившись, я оценил расположение своей персоны и звонка: рисковать было почетно, пощадить ногу - разумнее. Проигравшийся в карты рискует слишком многим, чтобы ставить обручальное кольцо, при этом памятуя, что честь его зависит от чековой книжки супруги; в моем же случае, предать спокойствие израненной конечности означало отсрочить матч-реванш. Сложив руки на солнечном сплетении, я приготовился болеть без кофе. Хотелось закурить, но я боялся, что от такого утешения меня вывернет. Еще больше я боялся похудеть и осунуться в стиле дешевых готических романов, тем самым внушив обществу превратную мысль о том, что меня подсадили на диету. Я был из тех счастливчиков, кто знает, что в нем любят: я также был особенно удачлив узнать об этом теми способами, о которых молчат мужчины, но так любят посплетничать женщины - само собой, в кругу подруг. Из всех пороков, о которых позабыли моралисты, я мог сознаться, пожалуй, в том, что женщина, желая сказаться недоступной, влечет меня с той гибельной силой, когда мне приходится отказывать в ее желаниях. Вообразите мой душевный трепет, когда Хоскинс, внезапно вернувшись, сообщил: - Леди Уиндермир, сэр. - Где?.. - встрепенулся я. - Внизу. - Что вы сказали ей? - Все то же, что и доктор. - А именно? - Вы никого не принимаете. - Она стояла на своем? - Конечно, сэр. Мой взгляд стремительно пронесся от стены и до стены. Прикусив тонкую губу, я погрузился в размышления: чем больше я думал о леди Уиндермир, чье присутствие в опасной близости от моей не менее опасной персоны стоило мне удара шпагой, тем больше мне хотелось утешить нервы привычной им игрушкой. - Сигареты. Спички, - затребовал я. В Хоскинсе было достаточно житейской мудрости, чтобы предпочесть мои инструкции заветам доктора. Спустя минуту я благодарно закурил. Дело заспорилось: детали плана обретали ясность, приправленную единственным - хитростью, - что подходило для этого изысканного блюда. - Она дождется? - нервно спросил я. - Либо вас, либо полиции. Не будь я прикован к постели своей чрезмерной осторожностью, я расцеловал бы негодяя. - Хоскинс, откройте же окно. Избавившись от всех улик, включая пепельницу, я взъерошил волосы до той нехитрой степени, когда прическа не теряет привлекательности. Пряди на висках я подкрутил: то, что приносит печальную известность, вполне сгодится и для печальных случаев. - Как я выгляжу? - спросил я Хоскинса, пока он возился с задвижками. - Идете на поправку, сэр. - Как скверно, - вздохнул я. - Никто из моих гостий случайно не забыл румян? Или белил? - Воспользуйтесь вот этим, сэр, - объявил Хоскинс, намекая на доставленную им чашку. Прославив Англию и самое английское, что имелось в моем доме помимо портрета королевы, я схватил раскаленный фарфор и любовно разогрел им щеки, овеянный лучшим из ароматов, какие встречаются в дольнем мире. Стоит иметь Империю, чтобы свободно наслаждаться тем божественным напитком, который - как и английский чай - имеет с Англией довольно мало общего. В другое утро мой кофейный ритуал продлился бы неизмеримо дольше, но душа моя просила совсем иного тепла, которое я мог вкусить, лишь представ перед миледи в должном виде - а значит, во всеоружии. - Что вы думаете, Хоскинс? - спросил я, отняв чашку. - Вы сдаете, сэр. - Бедняга, - вздохнул я. - Быть может, я еще успею отрекомендовать вас Лортону... - Сэр, я буду навещать вас каждое воскресенье. - Хорошо, но не кладите на меня цветы. Расправив плечи, я отыскал то положение, в котором мои мысли о комфорте совпали с позицией подушек. Никогда прежде мне не удавалось так удобно заболеть. - Кстати, как вы себя чувствуете, Хоскинс? - осведомился я, продолжив тепловые процедуры. - Прекрасно, сэр. - Как отвратительно... - Но Меррей, ваш садовник... - Что с ним? - На кухне всегда найдутся его сердечные капли. Залог домашнего счастья джентльмена кроется в умной прислуге. В этом меня уверил тот приснопамятный день, когда Хоскинс три четверти часа продержал в моей гостиной одну броскую особу, с которой я делился теплом своей души по четвергам. Особа, вознамерившись жить счастливо - и решив, что счастье новой жизни следует непременно разделить со мной, - желала сообщить мне, что ждет от меня ребенка. Не дождавшись ни ребенка, ни меня, деятельная дама нанесла похожий визит моему доброму соседу, Саттону, - с тех пор он женат вот уже четыре года и имеет двух сыновей. Узнав об этом, я был обижен в лучших чувствах и тут же повысил негодяю жалованье, сохранив эту привычку, пагубную для бюджета, но отрадную для душевного спокойствия. - Ваш кофе безупречен, - похвалил я наглеца. - Доставите мне капли, когда сочтете нужным. И не забудьте: я намерен отобедать. - Стейк, сэр? - Да, пожалуй. С кровью. Отвесив мне поклон, дворецкий удалился. Я прикрыл глаза, отрепетировав несколько вздохов: когда женщины упрямо не желают видеть в нас мужчину, в нас всегда отыщется мальчишка, способный пробудить их материнские чувства. Обманывать леди Уиндермир казалось мне отпетой наглостью - впрочем, обман так свойственен искусству, а искусство столь подсудно красоте, что я видел в себе лишь нескромного актера, в ней же - прекрасную из зрительниц. За дверью зашуршали юбки. Я был готов - я даже отвернулся, забывшись мнимой лихорадкой. Итак, леди Уиндермир ступила в мою спальню - святая святых джентльмена. Прервав агонию, я обнаружил, что одета она чуть небрежно, - никто бы не заметил, не будь он мной, успевшим изучить каждую шпильку, каждую ленточку на ожившей статуе богини. - Воды... - шепнул я первое, что по такому случаю просят в мелодрамах. - Господи!.. - вскричала Галатея, сжимая дамский зонтик. - Воды, пожалуйста, - напомнил я, состряпав жалостное выражение. Сочувствие забывчиво, любовь недолговечна - мы живем в ужасном мире экономии, в том числе и чувств. - Лорд... Роберт! Что с вами? Мое имя сорвалось с ее уст. На блаженный миг я позабыл о фарсе, почувствовав себя разбитым и больным: любовь нельзя сравнить ни с одной болезнью, известной медицине, она гораздо хуже. - Ах, это вы... - заметил я, дыша все чаще. - Бедный Роберт! Я был беднее нищего: ее словам хотелось верить, как прописным истинам, и повторять их, будто заклятие. Миледи, обернувшись и показав нежную шейку, огляделась в поисках воды для больного. - Здесь только кофе... - шепнула она, страдальчески нахмурившись. - Сойдет и кофе, - сообщил я. - Прошу вас, подержите блюдце... Оставив блюдце в ее трепетных руках, я отхлебнул горячий кофе - что, разумеется, молило о последствиях. Убедившись, что моя персона по-прежнему влечет ее внимание, я мучительно зажмурился и опробовал красочный вздох. Чем меньше мы говорим, тем легче нас понять: она словила мой намек, будто ребенок, поймавший бабочку, - прелестную, словно сама леди Уиндермир. - Вам плохо? Вы больны? - спросила гостья. - Милая леди... - шепнул я, ухватив ее за ручку и нежно возложив на сердце - разумеется, мое. - Нет, нет! - воскликнула она. - Скажите, что вы шутите! Видеть вас серьезным так ужасно! - Миледи: я обманщик, - не сдержался праведник во мне. - Я хотел вам сообщить... но боялся испортить завтрак... вы вряд ли заслужили такой печальной новости... - А все мой муж! Подумать только! Зачем, зачем он с вами это сделал? - Мы все порою ошибаемся... - С тех пор я не сказала ему ни слова! - Я тоже, - сознался я. - Вы не могли бы... - Разумеется! - ...поставить чашку? Волнение миледи было столь невинным и искренним, что мужчине в моей деликатной ситуации приходилось следить за собой. Мы часто выдаем себя желанием не выдавать себя ни в коем случае; когда мы выдаем себя, нам не хватает мужества отбросить оправдания и наслаждаться неприкрытой честностью. Любовно созданный румянец не обещал держаться долго: памятуя о прискорбной перспективе, я вздохнул и чуть прищурился, убежденный, что меня слепит ее неоспоримая красота. Тем временем, ладонь миледи успела покинуть мою грудь. - Ваше сердце стучит так быстро... - созналась моя гостья. - Прошу простить его бесцеремонность. - Ах, снова вы за шутки!.. Волнительная противоречивость, присущая политикам и дамам, застигла меня врасплох. Миледи горько отвернулась; мне не судилось ничего иного, кроме как форсировать события. - Я потерял много крови... впрочем, не больше, чем совести, - честно сознался я. Взор прелестной Галатеи вновь вернулся к самозванцу-скульптору, который творил с ней неизвестно что. - Рана тяжелая? - Мне тяжело об этом говорить... Взгляд миледи метнулся к моей ноге - по счастью, скрытой одеялом. В тот миг я пожалел со всей возможной горечью, что во время импровизированной дуэли лорд Уиндермир не оставил шрамов на тех частях моего тела, где они смотрелись бы романтичнее. - Мой муж сказал, что это пустяки! - вспыхнула гостья, чьи щечки озарились нежнейшим яростным румянцем. Умей другие совмещать прекрасное и гневное так же прелестно, как это делала она, - и я тотчас бы превратился в первого негодяя Лондона. Пока же почетное первенство держала моя репутация - с чем я готов был примириться, коль скоро не сам я знакомился с дамами, а дамы предпочитали знакомиться со мной. - Конечно, для него это пустяк, - заметил я, слегка поднявшись на подушках и вздернув подбородок, как это делали страдальцы в крымских лазаретах. Войну я не застал по юности - и вспомнил не по совести, - однако Флоренс Найтингейл в облике леди Уиндермир вдруг коснулась моей плачевной шевелюры, заботливо ее облагородив. Легко быть искренним, не говоря ни слова, - сложнее промолчать, когда так хочется быть искренним. Будучи безнадежно оглушен, я даже вспомнил ее мужа - ошибка, которую я стремился совершать как можно реже. - Он ничего не растянул, производя туше? - шепнул я, втайне надеясь на обратное. - Ах, прошу вас! Он здоров! Хоть раз подумайте и о себе! - Я делаю это немного чаще, чем вам кажется... - Вас хорошо лечили? Умение любить ушами, присущее слабому полу, сопутствует большому нежеланию внимать мужчине во всех прочих случаях. Я мягко повел бровью, обремененный выбором между элегией и эпитафией. - Вы будете меня помнить? - спросил я, неумолимо бледнея, в чем помогали охладевшие к болезни щеки. - Вы упрямец! - Я наглец... - Позвольте мне взглянуть! Потрясенный до глубин возможного, я вцепился в одеяло, словно в честь мундира. - Нет-нет, не может быть и речи! Вы ведь не хотите отнять право первого показа у хирурга? - Так плохо?.. - изумилась миледи. Я вздохнул: не стоит поминать плохое в присутствии неоспоримо прекрасного. - Боюсь, что ваш последний танец придется приберечь для мужа... Миледи, опечаленная моим плачевным будущим, склонилась надо мной и трепетно погладила остывшую к болезни щеку. На мое сердце - неприлично бедное для сердца лорда Дарлингтона - опустился камень размером с Чаринг-Кросс. Теряя рассудок, я беспокоился о рассудительности: последней не пристало покидать мужчину ни при каких разумных обстоятельствах. - Вы расстроены, - заметила миледи. - Что вы, - шепнул я, - счастлив... - Вам все кажется трагичным! Я пришлю хорошего доктора. - Хорошо бы, - сознался я, сменив хитрость на откровенность. Я был столь искренен в своей агонии, что нога моя прониклась реализмом, вспомнив о вчерашней ране. - Ваш доктор действительно хорош? - спросил я, томно опуская веки. - О, доктор Мун? Он лечит герцогиню Бервик! - ответил прелестнейший голос в мире, покидать который вдруг стало и того печальней. - Плохая рекомендация, - заметил я. - Вы не могли бы... Леди Уиндермир была готова на все, что только может разрешить себе невинность, - в тот миг я искренне посетовал, что желаю от нее обратного. По счастью, дверь открылась, явив нам долгожданного дворецкого. - Ваши капли, сэр, - объявил он с убежденностью священника и спокойствием покойника. - Хоскинс... - пожурил я, но негодник был неумолим. Леди Уиндермир, напуганная известием, подхватила мою руку - в тот миг я был готов отдать ее, не только сердце. Касаться кончиками пальцев, теряя друг друга внезапно и нелепо, - не это ли любовь?.. - Какие капли? - осведомилась моя гостья. - Капли лорда Дарлингтона, - любезно пояснил стервец. - Но, Роберт!.. - воскликнула миледи, перехватив заветное лекарство. - Вы смотрите мне в душу, - сказал я, наблюдая, как тщательно миледи изучает пузырек. - Вы не говорили, что больны! - взмолилась леди Уиндермир. - У меня слабое сердце. Оно влюбляется, не думая. Наш разговор излился в неизбежное - долгую драматическую паузу. Миледи, чья невинность лишила ее слов - к несчастью, моих последних, - сжимала капли в утонченных ручках, мечтая о хорошем докторе, спасенной ноге и славном вальсе на балу у герцогини, считавшей меня крупным негодяем, как и любая дама, для которой я был слишком юн. Вздохнув, я вновь предался лихорадке - от нее, как и от многих женщин, мне оставались лишь смятые простыни. - Ах, почему вы не сказали раньше! - Я скрывал это, как мог, - сообщил я, погрустнев до непристойности. - Зачем же вы фехтовали? С больным сердцем! - Честь, - улыбнулся я, предчувствуя, что миледи запомнится улыбка, - нельзя свести к телесному, равно как и к сугубо духовному. Это не порок... это безумие... простите, я снова забываюсь... Забывчивость, сослужившая мне с дюжину приятных служб, не спасла от неизбежного. Моя гостья, как и многие очаровательные дамы, замещала богатым воображением все то, над чем мужчина крепко бы задумался. - Теперь я понимаю! Вот отчего вы сказались уставшим на последнем балу! Да-да, том самом, который вы покинули вместе с Агатой! - воскликнула миледи. Вспомнив истинную причину, я раскраснелся и без кофе. Мы думаем, что знаем себя, когда на самом деле мы всего лишь прирожденные сочинители - мемуаров, в лучшем случае. - Вы ведь сегодня не вставали? - обеспокоилась миледи, поправив подо мной подушку. Я был охвачен безмолвным трепетом, с которым не сравнится и затишье перед бурей: коснись она моей руки, как друг, а не как гостья, - и я позволил бы ревнивому болвану трижды пронзить шпагой мою руку, только бы иметь возможность держать ее у сердца - руку, само собой. Я был ужасен: я обманывал сквозь слезы, разучившись проливать их еще в Оксфорде, когда случился мой первый - и последний - футбольный матч, - из него я вынес богатый жизненный опыт, а также сломанную ключицу. - Конечно, нет: я не вставал, - вздохнул я. - Вы слишком лестно обо мне подумали... - Ах, боже мой, нога! Я совсем о ней забыла! Как же случилось, что вы так больны? - Я одинок... - Не поднимайтесь, вам это будет вредно. За вами хорошо ухаживают? - Ужасно, - вздохнул я. - Носят кофе вместо воды... - Мой бедный, бедный Роберт! Я печально улыбнулся. Глаза мои горели: я прескверно видел, что хуже - ничего не замечал. Миледи, миледи, миледи - я был готов вторить любому титулу, скрывавшему за собой имя, которое ни разу не сорвалось с моих тонких, капризных губ. Я сохранил его в чистоте: так хранят воспоминания о лучших днях, о любви, о юности, - с ней я жил памятью о том счастливом времени, когда не знал ее, и мучился неумолимой мыслью о том, как мог быть счастлив, узнай мы друг друга лучше. Я смиренно принял капли, надеясь, что ничем не заболею, проглотив их. У меня заныло сердце - я позволил ему всплакнуть. - Вы непременно поправитесь, - заверила леди Уиндермир. - Конечно, - подтвердил я. - Я склонен ко всему дурному - в том числе, и к полноте... - Неправда, вы замечательны. Я взглянул на нее - так пристально, что чуть не исцелился самым отпетым образом. Я, стареющий повеса с замашками несносного юноши, - она, невинность, верность, все добродетели, которые я записал в пороки, едва встретив ее, вечность тому назад: что могло быть смешнее, безрассудней - и чего я пожелал бы с меньшей искренностью? Рассудок покидал меня; отправив вслед за ним и рассудительность, я превзошел все рамки, в которые доселе вписывался мой злосчастный портрет: я сбросил с себя одеяло и сел на кровати со всей решимостью, доступной моей совести. - Вы что!.. Я словно бы очнулся. Я никак не ожидал подобной подлости - по крайней мере, от себя. Стыдиться было нечего: на мне была рубашка из фланели, доходившая до щиколоток, да и сам я был вполне достойным обозрения, - однако леди Уиндермир была прекрасной пуританкой, и, должно быть, никогда не видела, чтобы пуританский пациент вел себя столь недостойным образом. Разгром благих намерений довершила моя бедная нога: склонившись набок, я повалился на постель и предпринял жалкую попытку вернуть себе защитные покровы. - Как же вы меня напугали! - воскликнула миледи, взяв на себя этот нелегкий труд. - Не только вас... - шепнул я, чувствуя себя прескверно. - Вы в порядке? - Кажется, мне хуже... Ладонь миледи опустилась на мой лоб. - Вы чувствуете жар? - спросил я. - Нет... вовсе нет... - Печально: значит, озноб... Миледи, в свою последнюю минуту я хотел бы кое в чем признаться. - Прошу вас, берегите силы! - Я умираю, - подсказал я. - Это в какой-то мере неразумно. Бедняжка ахнула, питая горькое сочувствие к моей завравшейся персоне. - Вы меня бросили, - сказал я, шмыгнув носом. - Вы мне отказали... - Давайте не будем об этом! - воскликнула миледи, сминая кружевной платочек. - Нет, - ответил я, слабея и подкашливая. - На пороге вечности... мы вспоминаем... о том, что так отчаянно пытаемся забыть... - Мой муж... - Болван и ревнивец. - Но герцогиня... - Ничуть не против. - Но как же... - Я люблю вас. - Ах! - воскликнула миледи. Мы пережили несколько мгновений тишины. Еще минута, полминуты - и я добился бы желанного, которое выстрадал в прямом и переносном смысле слова. - Будь вы хоть чуточку благосклонней... - шепнул я. - Будь вы хоть капельку добрей... - Ваш обед, сэр. У меня перехватило дыхание. - Что это?.. - воскликнула леди Уиндермир. - Стейк лорда Дарлингтона. - Но как же! Роберт! - Негодяй!.. - простонал я, бессильно откинувшись на подушки.
Вот за что я безмерно уважаю фильм Bel Ami - за то, что он идеально точно воспроизвел женскую реакцию на Сандерса) Все так и есть: хотелось рвать на себе волосы и биться головой об стенку ввиду того, что этот мужчина тебе не прнадлежит xD "Портрет" я пересматривала довольно часто, а "Милого друга" - совсем нет: свято храню первое впечатление, с которым - если оно хорошее - второе и третье никогда не сравнятся) Спасибо Левину - у него Джордж прекрасен, как ни у кого другого, подумать только, целых три фильма, 1943, 1945 и 1947 - и роли Джорджа наивысшей категории) Возвращаясь к милому "Другу" - я нашла, что говорится, пруфпик:
Сандерс - негодяй! Негодяй он, и все, хоть и благородный)) Вот еще одно доказательство в тему:
И как это я не вспомнила) Если появится необходимость наделить лорда Уиндермира именем, я предлагаю "Генри" - сэр Генри, не милорд)
Кстати, что интересно, сколько видела всяческих сборных-солянок Холмсов и Ватсонов, а вот по сэру Генри не видела - ведь все же один из любимцев детства)
Старое, но от этого не менее прекрасное фото из "Веера" )
Вообще же эта песня кому только не подходит - и наверное, подошла бы для моего отношения к Сандерсу) Ведь все-таки он приходил ко мне, пусть и во сне, - мы даже поговорили немного)
Confessions of a Nazi Spy / Признания немецкого шпиона (1939). Все новое - хорошо пересмотренное старое) Фильм, широко известный как первый антифашистский в Голливуде, рассказывает историю выявления немецких шпионов в Америке и героической борьбы с ними же. Фильм как фильм хорош и качественен для своего жанра, но что он - агитка, а фрицы сугубо шаблонные негодяи, которые обязательно пьют пиво литрами, об этом и говорить не стоит) Из наличествующих в киноленте бонз был замечен один лишь доктор Геббельс, распространяющий милую его сердцу пропаганду, в том числе, и на американской территории. Сюжет фильма построен вокруг несоветского не-американского гражданина, продавшегося агентам влияния, и их совместных интриг против свободы и демократии, от угрозы которым, как нам сообщают, не спасет и океан между Европой и Америкой) Правда, немецкие шпионы на удивление не преданы фатерланду и при малейшем прессинге со стороны доблестных фбр-овцев сдают с потрохами все перекупленные секреты родины) Довольно унылая реклама США как средоточия всех мировых добродетелей, несколько картонные диалоги и сидящее уже в печенках приравнивание СССР к Гитлеру можно отнести к недостаткам фильма, к достоинствам - манеру съемки и, в общем-то, харизматичных персонажей. Финал фильма, кроме грустной улыбки, мало что вызывает - разве что желание крутить пальцем у виска, - но идеология есть идеология, даже в "демократической" Америке) Да, и мне интересно, в какой именно момент истории Гитлер был рейхсфюрером?) *** Как вы понимаете, пересматривать кино я бы не взялась без серьезной на то причины) А ведь если не считать "Книгу джунглей", это был мой первый - жаль, что не памятный - фильм, который я посмотрела с Джорджем xD Ужасно и представить, что когда-то меня в этом фильме могли интересовать иные материи помимо Сандерса, - но очевидным и загадочным полна вся наша жизнь) По горячим следам фон Робаха и герра Новеля, Джорджа привлекают на роль Франца Шлагера, сурового немецкого шпиона и вождя агентурной ячейки) Негодяй из фатерландаМне всегда хотелось увидеть Сандерса на трибуне, еще лучше - с бритым затылком, еще многим лучше - исполняющим зиг-хайль xDD Шутка, конечно) В отличие от Винсента, которому пафосные речи как-то не идут, Джордж с этим справляется ярко и красочно, возбуждает душевный пыл и желание действовать, - а уж голос у него, когда он имитирует немецкий акцент, становится неузнаваемым) Однако же вернемся к его темному образу: по следам моих немецких увлечений - и внезапно для самой себя - мне понравилась эта роль Джорджа. Как я и говорила, фильм, хоть и агитка, но качественно сделан, поэтому в нем есть на что взглянуть. Хотя герр Шлагер и не избежал неизбежной, в общем-то, картонности, вспомним, что это Сандерс и что даже в бумажном варианте он может сделать нам, зрителям, маленькие приятные сюрпризы) Одним из них выступает желание Франца научить весь мир нацистскому салюту - от капитана корабля до горе-американского шпиона) Из фильма мы также узнаем, что пиво герр Шлагер как-то и не любит - зато традиционно любит покушать, - а также возит с собой какую-то сомнительную женщину-шпионку, для чего, черт ее знает) Напоследок - вспомним же об униформах! О, немецкие униформы, как вы прекрасны на этом мужчине! xD Увы, герра Шлагера в фильме не так уж много и его линия обрывается внезапно - хорошо еще, что без привычного возмездия (тм), которое в предыдущем шпионском фильме обернулось утоплением после удара по голове молотком xD Если говорить серьезно, то роль Франца, конечно, не самая яркая и глубокая в сандерсовской карьере, но в этом фильме он выглядит однозначно лучше, чем в вышеупомянутом "Мистере Мото" ) Все же не выходит из него матерых негодяев - все негодяи ироничны и интеллигентны, да и пошутить, в общем-то, любят, одна беда, не любят пиво)) Чем-то они мне даже напоминают незабвенного Диффринга - товарищ тоже был сугубо благороден, ему бы не Гейдрихов играть, а дворянство немецкое) Все же считаю, что подобные роли - либо не для Джорджа, либо слишком уж картонные, чтобы ему в них развернуться: кто спорит, что начальник агентурной ячейки - не Гамлет и не Цезарь Б. Шоу?) Мне сложно представить, чтобы у Джорджа не хватало таланта на такие роли: даже сэр Седрик, великий из великих, хорошо смотрится не везде, но если дать ему простор для маневра, он развернется, еще как) Возможно, подобые товарищи были Джорджу мало интересны: самый блестящий немец в его исполнении из тех, что я видела, был, конечно же, фон Робах, но фильм ведь комедийный, а любая комедийная роль ему непременно удается) И все же герр Шлагер - красавец, ариец и умница *** Мой вердикт. Сандерс с выбритым затылком - такое пропустить нельзя) Альбом