На странице 234 крайне унылого повествования о нравах имперского двора и, соответственно, Рудольфа - внезапный шок (тм) от графа, видимо, уставшего от всех xD

...When Helene threatened to go directly to the emperor, however, Taaffe's tone immediately changed. After all, he gleefully [!] asked her, what made Helene think that Mary (...) was with the crown prince? (...) Rudolf, Taaffe told her, certainly couldn't have hoped to deflower [!.. !] Mary Vetsera. (...) Helene blushed "blood red" and quickly left the prime minister's office.
(c)

Königsmark (1935) - анти-"Зенда", в которой принцесса достается герцогу, от которого коварно избавляется Генцау, которому противостоит принцесса и Боэльдь... Пьер Френе в роли учителя. Помимо параллелей с фанфикшеном - и Хоупом, зрелище мог бы извинить лишь год до 1932-го - но этого нет, как нет и Жана Дебюкура, обещанного на imdb, но воплощающего лейтенанта Хагена лишь во французской версии, увы! нам не доступной.

Псевдо-герцог (Родольф):



...Псевдо-Генцау (его братец Фредерик):



Боэльдье:



Призрачный Хаген:

Спустя тысячу лет он с нами - граф Тааффе в одной из финальных форм xD



— "Майерлинг" больше не потерян, а Рэймонд прекрасен, само собой)

запись создана: 19.09.2021 в 03:26

1948 - 2025

Идут столетия, но суть политики, военного бюджета и международных отношений не меняется xD

...More Biscuits

...когда спустя тысячу лет вы понимаете, что майор Тот и Питер Лорре из Mad Love (1935) имеют много общего

запись создана: 09.05.2010 в 10:29

Фэндом: The Day of the Jackal (1973)
Персонажи: Шакал, Марк Родин, Бови, (спойлер)Шарль де Голль
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Описание: Каждый получает свое.
От автора: Альтернативная концовка фильма.

Родин измерял шагами просторную гостиную, опустив голову и забросив руки за спину. Худые щеки подергивались в такт мигрени, но боль была последним, что его заботило. «Все кончено», — эта мысль вгрызалась в него, жгла, как пуля — ствол оружия.
Все кончено.
Проклятый англичанин...
За последний час он дважды хватал трубку — и бросал ее с тем же бессилием. Ему хотелось слышать женский голос. Вырваться из тисков, забыть о площади и о немыслимом провале. Он чувствовал себя разбитым и усталым, сорокалетним стариком. Да и кто не был разбит?.. Монклер заперся в спальне, с револьвером и бутылкой коньяка. Его боялись трогать, не зная, куда именно он выстрелит — в себя ли, в дверь. Кассон не отходил от рации, другие разбрелись, предавшись кто чему — злости, апатии, спиртному. Родин прощупал переносицу, сдержав невольный вздох. Все они были, словно пауки в банке — бесконечно взбирались по гладким стенкам и падали на дно, только и делая, что сминая друг друга.
«Когда же это прекратится? — все повторял он про себя. — Когда же?..»
Дом номер 12 по Рю-дез-Терн служил прибежищем для ОАС. Хозяин, капитан в отставке, тяжело раненый в Алжире, был беззаветно предан делу — каким бы зыбким оно ни казалось после прошлых неудач. Родин, рискуя головой, все же решил прибыть в Париж: он ожидал победный марш, но угодил на собственные похороны.
— Господин полковник...
— Ну, что? — отрезал он, не обернувшись.
— Здесь Бови с гостем.
Сердце Родина сжалось в груди. Он стиснул пальцы, забывая, что это видит юноша.
— Ко мне. Сейчас же...
Скупо кивнув, его подручный вышел за дверь.
Минуты, отделявшие их разговор от появления Бови, казалось, растянулись на часы. Чем больше проходило времени, тем глубже мрачнел Родин. Бросив ходьбу, он опустился в кресло и прижал ладони к холодным поручням.
За дверью послышались шаги.
Первым вошел Монклер. Щеки, блестящие от пота, взбитые волосы и смятый ворот выдавали его состояние. Кассон, явившись вслед за ним, молча остановился у камина. Последним был Бови и двое молодчиков — те без особых церемоний втащили «гостя», усадив его.
Родин сжал поручни, чуть не подавшись вперед, как в кинодраме. Перед ним был англичанин — но как ужасно изменился этот человек! От флегматичного, вальяжного британца не осталось и следа: это был жалкий обломок, истерзанный волнами и выброшенный на пустой берег. В мокрой рубашке, с накинутым поверх плащом, он изможденно упирался в подлокотник. Лицо казалось маской стылой боли и потеряло выражение. Волосы, светлые, частью окрашенные под седину, торчали в стороны. Взгляд блуждал, словно в горячке, ни на ком не останавливаясь. Он сжимал бедро: левая нога, ниже колена, была закована в свежий гипс.
— Что вы с ним сделали?
— Не давали ему таблетки, — пожал плечами Бови. — У нас не было времени с этим возиться.
Слово «время» было бы легко заменить на «желание», но Родина не занимали эти тонкости.
— Что за таблетки? — спросил он.
— Обезболивающее. Кодеин.
— Почему вы не отдали их ему?
— Боялись, что покончит с собой.
В гостиной воцарилось долгое молчание. Монклер поглядывал на столик, отделявший их от блондина. Кассон прикрыл глаза, утомленно поглаживая веки. На лицах Бови и молодчиков не отражалось ничего: они не вмешивались в дела командования.
— Марк... — с хрипотцой начал Монклер.
— Что? — бросил Родин, не отрываясь от их «гостя».
— Нам нужно рассчита...
— Эта дрянь не получит ни су!
Кулак Родина с грохотом обрушился на стол. Он сам не ожидал от себя этого, но взвинченные нервы сделали свое дело. Монклер дернулся и скривился, зажав виски. Остальные сделали вид, что это их не касается.
— Ни су, я сказал... — прохрипел Родин, откинувшись на спинку кресла. Сердце стучало, как бешеное, ударяясь в ребра. Его худое обескровленное лицо стало белее мела. Монклер, которого тревожило состояние коллеги, взял его за плечо.
— Дайте ему денег на билет... — с трудом выговорил Родин, — и пусть проваливает к черту...
— Но, Марк...
— Никаких «но»! — отрезал Родин, сверкнув недобрым взглядом. — Если хотите, то подбросьте... пару франков на расходы. Остальное меня не волнует...
Бови с молодчиками переглянулись. Они прекрасно знали, что англичанин никуда не полетит. Являться в аэропорт с его ногой было бы равносильно самоубийству: приметы человека, покушавшегося на президента, включая перечень его возможных травм, были давно разосланы всем, кого это касалось. У англичанина не было справок — ничего, что могло бы объяснить его состояние, да и разыгрывать невинность он просто бы не смог. Знал это и Родин, но единственное, чего ему хотелось — избавиться от чертовой занозы. Деньги на билет были жестом пустого благородства — таким, как скудные запасы пищи и воды для моряка, отправленного за борт в шлюпке.
Все сложилось само собой, по воле случая. Бови шатался у ограды площади, поджидая выстрел — и вдруг заметил комиссара, ринувшегося к одному из домов. Пользуясь смятением, он смог добраться до искомого подъезда, когда в грохот маршей влился револьверный залп. Спустя мгновение их англичанин выскочил на карниз — и отчаянным прыжком перемахнул на крышу по соседству. Бови бросился в обход, на виду у парада: его не задержали, решив, что он из управления полиции. Обогнув дом, он обнаружил англичанина зависшим на водосточной трубе между вторым и третьим этажом. Скобы ниже проржавели насквозь — он видел это и решился прыгнуть вниз.
Бови черт знает как успел втащить его в дверь черного хода, когда двор наводнили люди в штатском и вооруженная охрана. Прикрыв наемнику лицо, он протащил его к парадному, свистнул ближайшего жандарма и приказал помочь: сбежавший англичанин якобы спустил беднягу с лестницы. Вместе они втолкнули «жертву» в полицейское авто и двинулись в больницу. Бови вырубил жандарма на полпути, перехватив руль.
Их целью стал кабинет подпольного врача из списков ОАС. Прыжок на брусчатку окончился для англичанина плачевно: левая ступня была свернута, под кожей выпирали осколки сломанной лодыжки. Врач справился о наркозе — тогда долг пересилил солидарность, и Бови запретил накачивать того до беспамятства. Пока он ожидал за дверью, стараясь не замечать громкие крики, к ним прибыли двое от Родина. Выждав, пока закончит врач, они сели в машину и высадились на Рю-дез-Терн.
— Это все, — устало бросил Родин, чувствуя, что помощь скоро понадобится ему. Свалиться с приступом было последним, чего он бы хотел в этот проклятый день, а врач наверняка залег на дно, не принимая никаких звонков.
— Довольны? — добавил он, сверкнув глазами на блондина.
Англичанин поднял взгляд. Скованное болью лицо вдруг прояснилось, насколько позволяло его состояние. Взяв паузу, он четко произнес:
— Я думал, вы меня пристрелите.
С губ Родина слетел горький смешок.
— Мы патриоты, а не террористы.
Бровь блондина выгнулась:
— Что ж, очень жаль.


Бови спокойно вел машину, держась подальше от главных улиц и известных ему блокпостов. Время от времени он поглядывал на англичанина в зеркальце заднего вида. Тот был жив — в этом Бови не сомневался, но сказать большее о нем было бы сложно.
На перекрестке с Форж-Рояль застряла шумная толпа студентов. Они смеялись, игнорируя гудки и рассерженные окрики. Вздохнув, Бови отпустил руль и снова взглянул на своего попутчика. Такие лица он встречал у тех, кто подвергался пыткам. В ОАС белых перчаток не носили и не гнушались этим эффективным способом разговорить клиентов. Не гнушались им и французские спецслужбы, иначе бы не получили столько ценных сведений об их организации.
Студенты разошлись, путь был свободен, и Бови свернул направо, затем — еще раз и еще. «Пежо» остановился у второсортного бара, которыми пестрели окрестности. Выпивка была доступной, хозяин знал, где снять жилье без лишних глаз, и Бови уверенно сказал:
— Приехали.
Англичанин не откликнулся, даже не шелохнулся. Голова свисала у плеча, и грязные растрепанные волосы спадали ему на лоб. Бови отметил про себя, какой помятый, жалкий вид у этого щеголя.
— Держите, — он влез в карман и вытащил банкноты по сто франков.
Деньги на билет — и кодеин были единственным, что англичанин получил от Родина. Практик по своей натуре, Бови не разделял чувства полковника. Особых ожиданий от миссии «Шакала» у него не было. Да, парень был хорош — хорош чертовски, но с самого ареста Воленски стало ясно, что над всей операцией зависла угроза. Провалившихся наемников нужно было или стрелять, или убирать подальше от себя. Первое Бови считал непрактичным: кто еще стал бы работать на ОАС, используй они такие варварские методы? В конце концов, они боролись за свободу Франции и будущее для ее народа — боролись, как могли, хотя и получалось у них, по большей части, плохо. Разыгрывать же мелодраму в стиле Родина Бови считал бессмысленным: дешевая месть ничего бы не отняла и не добавила к тому, как все сложилось.
Англичанин взял деньги, не глядя на него, и сунул в карман плаща. По тому, как он сводил брови и щурился, можно было понять две вещи: первая — таблетки действовали плохо, вторая — принимать помощь от Бови ему было гадко. Самого Бови это не касалось, хотя он мог представить, как тяжело было смириться с провалом человеку, который, по слухам, едва не высмеял Родина и компанию при первой встрече — еще и выжал из них целых полмиллиона долларов.
Блондин толкнул дверцу машины и неловко взялся за костыли. Бови не знал его так хорошо, как Родин и другие члены комитета, но успел поверить в то, что наемник — человек железных нервов и вообще флегматик по складу характера. Он ошибался: у англичанина была живая мимика — чувства проскальзывали в движениях его губ и век, словно бледные вспышки на поверхности воды, заряженной током.
Выбравшись наружу, блондин остановился перед ним и кивнул:
— Прощайте.
— Прощайте, — кивнул в ответ Бови.


Бар погрузился в дым сигарет, густой и плотный, как туман. Шакал сидел за стойкой, ссутулив плечи и склонившись над стаканом виски. Его никто не замечал, и маска безразличия, которую он держал при Родине, исчезла. Уголки губ подергивались, брови сходились в хмурую линию — и распрямлялись с долей насмешки.
Все было не так плохо. Он не остался нищим, как мечтал Родин, и заранее продумал несколько планов побега. Проблема была в том, что для этого ему пришлось бы отступать, и чем дальше от Парижа, тем лучше. Разыгрывать комбинации в столице было бы слишком опасно: он рисковал бы, появляясь в любых общественных местах, от автобусных станций до продуктовых магазинов и аптек... При мысли об аптеках он скривился и крепче сжал стекло.
Он не привык к сильной боли. На войне ему везло, а в профессии все его травмы ограничились ушибами и несколькими порезами — бóльшую их часть он получил, скрываясь с мест событий. Вытащив из кармана флакон, он вытряс таблетку и разломил ее надвое. Затем он проглотил ее, запрокинув голову, и повторил то же движение, но прижимая к губам стакан. Виски обжег его — он чувствовал, как взмокшая рубашка липнет к телу, а лицо исходит потом.
На экране телевизора, втиснутого в барную стенку, мелькнуло внушительное здание и профиль человека над толпой.
Шакал застыл, как пораженный — и вдруг зашелся резким, беззвучным смехом. Бармен, подметивший это, невольно вздрогнул.
— Такси, — бросил Шакал, вынув банкноту.


Площадь напротив Отель-де-Виль казалась необычно пустой в летний вечер. Одной из причин этого были несколько черных авто, загородивших подходы к зданию. Сама площадь не оцеплялась, но слухи о стрелке с парада успели разойтись, и парижане благоразумно обходили ее стороной. Единственным, кто не смутился ни оружию жандармов, ни мрачным лицам службы охраны, был человек в плаще, остановившийся под фонарем.
Шакал попросил высадить его на соседней улице. Таксист, не прочь остаться с чаевыми, любезно подал ему руку и помог вынуть костыли. Выждав, пока тот исчезнет, Шакал вошел в ближайшую же дверь. Здесь, при убогом свете лампочки, он вытащил пояс из брюк, поджал левую ногу и привязал ее к бедру крепким узлом. Ступня немного выпирала сзади, но Шакал заранее продумал, как дойдет до площади, не привлекая лишних глаз.
Фасад Отель-де-Виль, с искусной, вычурной лепниной и статуями именитых лиц, был освещен. За шторами виднелись тени, перемещаясь в такт негромкой светской музыке. Шакал оперся на фонарь, болезненно расправив плечи, достал пачку сигарет и вытянул одну зубами. Изредка он поглядывал вверх на часы, чья стрелка приближалась к девяти.
Время шло, и силуэты в окнах продолжали двигаться, заполняя собой торжественный прием. Шакал не торопил события, меланхолично втягивая дым и прижимая сигарету на манер папиросы. В паузах он покашливал, стараясь напрячь горло. Наконец большие двери распахнулись, и двое жандармов бросились к ним, как по свистку. Их примеру последовала охрана, окружив особу во фраке и темном плаще. Вместе они прошли через калитку, отделявшую парадный вход от улицы.
— Господин президент!..
Над площадью зависла тишина — гулкая и напряженная, как перед щелчком затвора. Человек на костылях приблизился к охране, не отрывая взгляд от представительной фигуры за их спинами.
— Сегодня великий день! — произнес он с хрипловатым эльзасским выговором. — День, которым мы обязаны лишь вам!
Охрана президента была поставлена в тупик. Полиция, звонившая им каждую четверть часа, бодро отчитывалась, что почти напала на след наемника — и вот-вот его задержит. В приметах описывался либо красивый блондин лет тридцати — либо одноногий седовласый старик. Человек перед ними был ни тем и ни другим: грязные волосы седели только на висках — лицо, больное, изможденное, принадлежало от силы сорокалетнему. Ноги у него не было, но эта участь постигла тысячи из тех, кто сражался за свободу двадцать лет назад.
В неловком положении оказался и тот, с кем заговорил незнакомец. Сегодняшняя церемония разошлась по всем передовицам и экранам, возбуждая в гражданах патриотические чувства. Будь перед ним ветеран войны, и повернуться к нему спиной грозило заголовками, которых он — как опытный политик — хотел бы избежать.
— Господин президент... — начал тип в черном, поднимаясь на цыпочках и целясь ему в ухо.
Глава державы остановил его властным кивком, шагнув вперед.
Бледные лица охраны сковала паника — настолько явная, что могла бы позабавить. Обступив их подзащитного, они намертво впились в незнакомца взглядами, словно стервятники, следящие за каждым движением будущей жертвы.
Человек стоял спокойно, чуть сутулясь и не снимая руки с костылей.
— Месье?.. — произнес глава державы, умело балансируя между учтивостью и собственным достоинством. Он расправил плечи, подавшись назад — скорее из привычки, чем желания тем больше подчеркнуть свой рост.
Шакал сощурился, окинув его взглядом. Выше на голову, угловатый, поседевший во всем, кроме густых бровей, тот смотрел на незнакомца с невозмутимой прямотой. Глаза, глубокого оттенка карего, казались на удивление живыми, несмотря на сухость.
Человек перед ним слегка прокашлялся и пояснил:
— Я пришел сюда, чтобы выразить вам глубокое почтение, господин генерал.
От президента не укрылась смена титулов — польстившая ему в этот памятный день.
— Где вы служили? — спросил он, несколько смягчив свой тон.
— Меня зовут Андре Нево, — ровно, не останавливаясь, произнес Шакал. — Я был капралом в Первой Свободной французской дивизии. Лишился ноги в Нормандии в сорок четвертом. Мои бумаги затерялись в кабинетах, — он кивнул вверх, с усталой горечью. — Я видел, как вы награждали моих товарищей, но не смог быть среди них.
Опустив голову, немолодой капрал вновь кашлянул, болезненно и хрипло. Президент свел брови: он слышал его речь и помнил его взгляд — такой мог быть лишь у солдата, знавшего войну, и самый опытный актер не смог бы это отразить.
— Гастон... — негромко произнес он, наклонившись к своему помощнику. Свет фонарей и фар очертил внушительный римский профиль.
Глаза Шакала, мгновенно опустевшие, сверкнули холодом. Висок напротив был виден ему во всех деталях — от седых волос до рассекавших кожу резких морщин. Он смотрел в него, как хищник в клетке, следящий за недосягаемой добычей. Вспышка была молниеносной — и потухла, как только президент умолк.
Нервно кивнув, помощник передал другим его слова. Охранник влез в машину, повозился в ней и вынырнул с продолговатой, обитой бархатом коробкой. Вернувшись, он открыл ее: внутри, поблескивая бронзой, лежала Военная медаль.
Шакал поднял взгляд с неверием, которое бы точно испытал капрал. Он помнил, что владелец награды отсутствовал на церемонии — и даже смог разобрать ее в прицеле. Андре Нево вполне заслуживал ее — хотя бы тем, что не жалел себя во благо Франции.
Глава державы шагнул к нему и быстрым, отточенным движением прикрепил медаль на лацкан плаща. Они стояли друг напротив друга: лейтенант Первой мировой, раненый в ногу при Динане — и безымянный стрелок Королевских фузилеров, видевший смерть в малайских джунглях. Бегло кивнув, — замкнутый характер не всегда располагал его к словам, — президент оставил награжденного и отошел к машине. Спустя минуту черный кортеж скрылся, направляясь к Елисейскому дворцу.
Шакал откинул голову и броско усмехнулся, выдохнув дым в темнеющее небо.

Джеймс в прошлом и будущем —




Current(ly)

(...)- Дастин Хоффман, Hook (1991)
- коллаж
- AI / Midjourney